 Администрация
города Дзержинска Нижегородской областиМуниципальное бюджетное учреждение культуры ДЗЕРЖИНСКИЙ ТЕАТР ДРАМЫ |
|||
|
Я люблю театр, Последней премьерой 69-го театрального сезона будет спектакль по пьесе В.Семеновского "Жизнь артиста". Над постановкой работает режиссер Михаил Смоляницкий. Предлагаем вам небольшое интервью с режиссером.
– Михаил Владимирович, наверное, будет правильно, если мы начнем беседу с того, что Вы немного расскажете о себе и о том, как пришли в театр. – Я учился в высшем театральном училище им. Б.В.Щукина при Государственном академическом театре им. Е.Вахтангова. Руководители курса - профессор М.Р. Тер-Захарова и профессор, народный артист РФ, лауреат Государственной премии РФ Л.Е.Хейфец. И если для Леонида Ефимовича это был первый его курс, первый набор в этом вузе, то для Марианны Рубеновны, к сожалению, он оказался последним - она скончалась за неделю до показа нашего дипломного спектакля. – До училища Вы окончили МГИАИ. Но историк-архивист чаще всего представляется нам человеком, зарывшимся в книги… А тут – театр, совершенно другая стихия. – Ну, еще до института я занимался и играл в театральной студии, потом, в институте – в другой. Обе были довольно известны в Москве тогда, в середине – конце 80-х – а это было время расцвета студийного движения, оно составляло ощутимую конкуренцию профессиональным театрам, да некоторые тогдашние студии и сами потом стали профессиональными театрами. Сразу после школы я поступал в театральные вузы и был близок к цели, но все же не поступил. Поступил вместо этого в историко-архивный, который тогда, с приходом на пост ректора Юрия Николаевича Афанасьева, стал очень популярным. И учеба там меня действительно настолько увлекла, что на театральные вузы я махнул рукой. – Это был своего рода форпост перестройки… – Вроде того. Кипела интеллектуальная жизнь, было интересно. Писал я с отрочества, к концу института стал публиковаться и какое-то время полагал, что буду заниматься литературой. В то же время, зарабатывая журналистикой, я писал главным образом о том, что лучше всего знал и по-прежнему любил – о театре. И настал, наконец, момент, когда я почувствовал, что мне больше невмоготу быть только наблюдателем театральной жизни, пусть и профессиональным. Что я хочу быть не извне, а внутри. – При поступлении в Щукинское училище Вы выбрали не актерский факультет, а режиссуру. Почему? – Ну, на актерский было поздновато, да уже и не хотелось. На режиссерском, впрочем, мы тоже много играли – так построено обучение. Но, конечно, режиссура – это другая профессия: искусство создавать целое из разнородных компонентов. Между тем параллельно обучению я работал на телевидении, где потихоньку начиналось развитие нового телевизионного кино – телесериалов в широком смысле. И как раз к моему выпуску стали открываться первые возможности попробовать себя в этой области – писать сценарии. В результате это и стало моей основной профессией на долгие годы. Видите ли, я обнаружил, что телесериал в его лучших проявлениях как бы аккумулирует в себе всё, что я люблю и умею. Его сценарий с необходимостью должен представлять собой синтез драматургического и романного начала – и соответствующих приемов. А как готовое произведение сериал – это одновременно и кино, и, в том, что касается актерского существования, театр. Как раз тот, которому нас учили мастера: театр подробного психологического проживания. Иными словами, я обнаружил, а потом убеждался в этом всё больше, что лучшая школа для создателей сериала – именно та, которую мы прошли в училище: школа анализа драмы – ее ткани, ее структуры, даже микроструктуры. Это, как бы объяснить, нечто подобное исследованию микромира в физике элементарных частиц, которое только и позволяет понимать Вселенную как целое. Так вот знание и понимание того, как складывается драматическое целое на уровне своих «элементарных частиц», необходимо равно драматургу и режиссеру: первому оно позволяет создавать «вселенные» на бумаге, второму – переводить их в пространство сцены или в ленту кадров. Все знают, какой необычайный расцвет переживает мировое телевизионное кино последние лет 15. В лидерах тут – сериалы американские, и это, помимо прочего, объясняется как раз тем, о чем я говорю: все театральные и кино-факультеты и школы США основывают свое обучение прежде всего на том самом анализе драматической структуры. То есть, собственно говоря, на фундаментальных открытиях русской театральной школы – открытиях Станиславского, Михаила Чехова и их последователей. Сценаристы, режиссеры, актеры – все проходят такую школу и впитывают ее «на клеточном уровне». При этом в Москве сейчас – пруд пруди сценарных курсов, обучающих по американским учебникам и методикам. То есть, в некотором роде занимающихся обратным переводом своего же родного с иностранного. И смех, и грех, как говорится. Ну, а еще грешней и смешней та продукция, которая, несмотря на все эти курсы, в последние годы почти безраздельно заполонила российские телеэкраны. К названному расцвету она, понятно, не имеет ровно никакого отношения. Но – это отдельная тема. Напоследок скажу только, что и современная российская театральная драматургия была бы гораздо лучше, если бы имела в основе всё ту же школу. – Именно поэтому для постановки в нашем театре выбрана не современная пьеса, а Достоевский? – А вот и нет, я выбрал как раз современную пьесу – но находящуюся в своеобразном напряженном диалоге с Достоевским. Автор пьесы Валерий Семеновский – знаменитый театральный критик, драматург.
Пьесы, Валерия Семеновского, как правило, отталкиваются от какого-то литературного материала, но это не инсценировки, а фантазии на темы – в том же примерно смысле, как это делается в музыке. Такова и «Жизнь артиста» - которая, кстати, прямо и посвящена музыке и музыкантам; само название пьесы заимствовано у вальса Иоганна Штрауса-сына. И дух Штрауса, его божественное легкомыслие пронизывает пьесу уж во всяком случае не в меньшей степени, чем дух Достоевского, чья повесть «Неточка Незванова» послужила отправной точкой сюжета. Достоевский, впрочем, тоже совсем не так мрачен, каким его многие привыкли считать. Даже без классических исследований М.М. Бахтина, открывших в Достоевском «карнавальное» мироощущение, ясно, что многое в сочинениях Достоевского идет от водевиля и фарса; что многие сцены и целые сюжеты Достоевского – это чистый анекдот. Правда, анекдот этот обычно – «скверный»: несущий в самой своей сердцевине какую-то темноту, тяжесть. Вот их-то Семеновский и преодолевает своими драматургическими средствами, с которыми я пытаюсь соединить средства постановочные. Его пьеса – про обретение легкости. Той особой легкости, которая достигается – или даруется – только как выход из трагической безысходности. Отсюда и жанровое обозначение нашего спектакля – трагикомедия. В ходе действия тени сгущаются, персонажи в своем противостоянии с судьбой и самими собой оказываются в сумеречном тупике – но в финале им приоткрывается свет…
– Пьеса и спектакль называются «Жизнь артиста». Значит ли это, что будет рассказана прежде всего история Ефимова, скрипача, положившего жизнь на утверждение собственной исключительности, а история самой Неточки останется где-то в стороне? – По объему присутствия на сцене Ефимов действительно вроде бы главный герой, но ведь пьеса не называется «Ефимов и все-все-все» - она называется именно что «Жизнь артиста». А кто артист? Не только Ефимов, но и его друг Бархатов артист, и юный Силкин тоже артист, Инферниус, учитель Ефимова – артист из артистов, Анна, жена Ефимова – муза артиста, а в итоге оказывается, что Неточка тоже стала артисткой. И потом, пьеса построена так, что все ее основное действие – это воспоминания Неточки. В первой сцене мы видим ее состарившейся и спившейся; ей являются покойные мать и отчим – и вынуждают ее начать сеанс воспоминаний длиной почти во всю пьесу. Причем у нас нет никакой возможности проверить, насколько правдивы эти воспоминания. Все события мы видим только такими, какими их себе представляет Неточка, пытаясь понять, как получилось, что ее жизнь сложилась именно так, как сложилась; эти ее попытки образуют сюжет, который «обрамляет» воспоминания. Ну, а что же внутри «рамы» - что вспоминает Неточка? Именно тот период своего детства и раннего отрочества, когда в ее с матерью жизнь вошел Ефимов. Вошел – и заразил жену и падчерицу особой «болезнью»: артистизмом. То есть - тягой к творчеству, к художественному совершенству. И эта «зараза» сломала Неточке жизнь, пустила ее наперекосяк. Так думает сама Неточка, ретроспективно оценивая свою жизнь – и так оно, в общем, и есть: в бытовом смысле. Но человеческое существование этим смыслом не исчерпывается – у него есть иное измерение: которое в финале и приоткрывается Неточке, воссоединяющейся с персонажами своих видений-воспоминаний. Таким образом, перед нами – прежде всего история самопознания Неточки, поэтому я считаю, что это она, а не Ефимов – главный герой пьесы и спектакля. – И все-таки – к чему быть готовым зрителю? К мрачной истории или к веселому водевилю? – Зрителю нужно быть готовым к тому, что его будет бросать, как на качелях, от слез к смеху и обратно. То есть, я надеюсь, что нам такие качели удастся соорудить. – Значит, не стоит готовить себя к безысходности петербургских повестей? – История - об артистизме как даре и проклятии, а не о психологических и бытовых проблемах предположительно талантливого скрипача. Вы спросите, почему проблема артистизма должна волновать зрителя, который артистом не является и даже в родственниках никаких артистов, к счастью, не имеет? Да потому, что этот самый артистизм – лишь особо концентрированное выражение проблемы каждого, абсолютно каждого человека. Ведь у каждого есть нечто заветное: то, что он сам о себе думает в глубине души, то, в чем видит свое призвание. И вот в буднях это заветное постоянно размывается, уносится потоком суеты. Кто-то сдается потоку, кто-то пытается ему противостоять – оба варианта, в общем, у всех перед глазами. Да, но почему, собственно, всё устроено именно так? Почему жизнь враждебна творчеству? – ведь, казалось бы, они должны дружить: от творчества жизнь должна становиться краше! Почему столь многие люди вынуждены делать то, что они не любят - почему им не удается зарабатывать, делая то, к чему у них действительно лежит душа, то есть, тем, что у них, по идее, должно лучше всего получаться? Какие-такие силы постоянно мешают нам становиться самими собой?.. Вот вопросы спектакля. В нем, как уже понятно, не будет ничего, что визуально напоминало бы о том шаблонном восприятии Достоевского, о котором мы говорили. Ни желтого фонаря, ни мрачных покосившихся стен, ни серого неба, ни холодного дождя. У нас всё белое, зеленое, красное – и ничего не изображающее, не иллюстрирующее: театральное пространство, прекрасное в своей условности. Условность эту будет подчеркивать пара особых персонажей, выглядящих, я бы сказал, как конферансье из варьете: это – проводники Неточки по извивам ее памяти, церемониймейстеры, «дирижеры» всего действия. – Значит ли это, что спектакль будет в чем-то экспериментальным? – Да нет, никаких новаций ради новаций. Нормальный современный театр, стремящийся сочетать откровенную театральность с человеческой достоверностью – «истиной страстей», как называл это Пушкин. Такой театр я всегда любил как зритель, такой и стараюсь делать как режиссер. – Как выстраивается Ваша работа с артистами? – Спектакль распределился - и распределился правильно. Атмосфера в театре очень хорошая. Работаем. –Что ж, тогда – плодотворной работы и успешной премьеры. – Спасибо. Беседовал Александр
Расев
Чувство театра просто всегда
со мной
 |
